Фотография, сделанная Рейчел несколько месяцев назад, когда они втроем ходили в «Лобби», тоже исчезла. У Габриеля она всегда стояла на комоде. Рейчел засняла их танцующими, когда Габриель с нескрываемой страстью глядел на Джулию.

Джулия обвела глазами пустой верх комода. Возможно, Габриель разорвал снимок и сломал рамку. Но быстрый осмотр мусорных корзин в спальне и ванной не выявил следов уничтожения.

Почему Габриель уехал? И почему уехал, ничего ей не объяснив? Похоже, все было совсем не так, как ей казалось.

Глядя на пустые вешалки в гардеробной, Джулия подумала, не взять ли ей отсюда свои вещи. Мысль шевельнулась и погасла. Как ни странно, она больше не ощущала эти вещи своими.

Через несколько минут она уже стояла на площадке, ожидая лифт и вытирая слезы. Совсем некстати у нее потек нос. Джулия порылась в кармане, ища бумажные носовые платки, но не нашла ничего, кроме ватных катышков. От этого слезы полились еще сильнее.

— Возьмите, — произнес чей-то голос, и ей подали мужской носовой платок.

Джулия с благодарностью приняла платок, заметив буквы вышитой на нем монограммы: S.I.R. Она вытерла глаза и попыталась вернуть платок владельцу, но тот замахал обеими руками:

— Моя матушка постоянно дарит мне носовые платки. У меня их целые залежи.

Джулия подняла голову и увидела добрые карие глаза, скрытые очками без оправы. Она узнала одного из соседей Габриеля. На нем было массивное шерстяное пальто и темно-синий берет.

Учитывая возраст и нормальную сексуальную ориентацию этого человека, такой выбор одежды имел лишь одно объяснение: он был франкоканадцем.

Когда подъехал лифт, сосед Габриеля вежливо попридержал дверь, пропуская Джулию в кабину.

— У вас что-то стряслось? Могу ли я вам помочь? — с легким акцентом спросил он.

Вопросы проникли в затуманенное сознание Джулии.

— Габриель уехал.

— Да. Я видел, как он покидал свою квартиру.

Увидев, что из глаз Джулии по-прежнему льются слезы, сосед спросил:

— А разве он вам не сказал? Я думал, что вы его… — Он не договорил и выжидающе посмотрел на Джулию.

— Уже нет, — качая головой, ответила Джулия.

— Мне грустно это слышать.

Лифт продолжал идти вниз. Оба молчали. На первом этаже пожилой франкоканадец вновь придержал дверь, пропуская Джулию.

— Вы знаете, куда он уехал?

Сосед шел вместе с нею к выходу.

— Нет. Я как-то не решился спросить. Он, знаете ли, был… не в том состоянии. — Старик наклонился к ней и, понизив голос, добавил: — Простите, но от него просто разило виски. Он был весьма сердит и не настроен беседовать.

Джулия слабо улыбнулась:

— Благодарю вас. Простите, что побеспокоила вас.

— Пустяки. Полагаю, он даже не известил вас о своем отъезде.

— Да, — ответила Джулия и снова вытерла платком лицо.

Сосед пробормотал несколько фраз по-французски. Они касались Габриеля. Джулии показалось, что она услышала слово cochon. [21]

— Что-нибудь передать ему, когда он вернется? — спросил сосед. — Он нередко заглядывает ко мне, когда у него кончается молоко.

Джулия на мгновение замерла, потом проглотила тяжелый ком в горле.

— Скажите ему, что он разбил мне сердце.

Сосед кивнул, страдальчески поглядев на Джулию, затем вернулся к лифту.

Джулия вышла на пронзительно холодный ветер и одиноко побрела к себе домой.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

Спустя несколько часов после слушаний Габриель сидел у себя. В квартире было темно. Единственный свет исходил от перемигивания голубых и оранжевых огоньков газового камина. Габриель был окружен ею. Вплотную: воспоминаниями о ней и ее призрачным присутствием.

Стоило закрыть глаза, и он мог поклясться, что обоняет ее запах и слышит ее смех, доносящийся из коридора. Спальня превратилась для него в святилище, потому он и сидел сейчас не там, а возле камина.

Габриелю было невыносимо смотреть на большие черно-белые фотографии, запечатлевшие их обоих. Особенно на ту, что висела над кроватью… Прекрасная Джулианна, лежащая на животе. Нижняя часть ее обнаженной спины прикрыта простыней. Восхищенные глаза подняты и устремлены к нему. Волосы взлохмачены недавним занятием любовью, а на губах — нежная улыбка удовлетворенной женщины…

В каждой комнате он натыкался на воспоминания о ней: одни были радостными, другие — сладостными, но с горчинкой, словно очень темный шоколад. Габриель встал, побрел в столовую, где налил себе двойную порцию самого лучшего шотландского виски и залпом проглотил, наслаждаясь огнем, обжегшим горло. Он изо всех сил старался не думать о Джулии, что стояла перед ним, сердито тыча пальцем в его сторону.

«Я думала, ты любишь меня, Габриель. Думала, ты поддержишь меня, когда я решусь отстаивать себя. Не об этом ли ты мне говорил? А ты, оказывается, заключил с ними сделку и избавился от меня?»

Потом ему вспомнился ее взгляд — взгляд женщины, которую предали. И тогда Габриель размахнулся и с силой швырнул в стену пустой бокал. Тот разбился. На паркет просыпался дождь хрустальных осколков, сверкающих в отсветах камина.

Габриель знал, что ему нужно делать. Требовалось лишь набраться мужества, чтобы это сделать. Схватив бутылку, он нехотя двинулся в спальню. Еще два глотка — и он смог вытащить и бросить на кровать свой чемодан. Он запихивал туда одежду, совершенно не обращая внимания, что она мнется. О своем багаже он почти не думал.

Зато он думал о том, каково бывает человеку, выброшенному из привычного мира. О слезах, проливаемых Одиссеем, оказавшимся вдали от дома, разлученным с женой и оторванным от своего народа. Теперь Габриель понимал, что такое изгнание.

Собрав чемодан, он взял с комода обрамленную фотографию и опустил в портфель. Нежно провел пальцем по лицу своей любимой, снова глотнул виски, затем поплелся в кабинет.

Габриель намеренно старался не смотреть на красное бархатное кресло, ибо стоило лишь повернуться в ту сторону, и он увидел бы в кресле ее, свернувшуюся по-кошачьи, с книгой в руках. Она бы привычно покусывала нижнюю губу и морщила лоб, задумавшись над прочитанным. Существовал ли в мире мужчина, который превосходил бы его любовью к женщине, восхищением перед нею и поклонением ей?

«Никто, кроме Данте», — подумал Габриель, и тут его озарило.

Он открыл один из ящиков письменного стола. Это был «ящик памяти». Там лежал УЗИ-снимок Майи и то немногое, что напоминало ему о собственном детстве: дедовские карманные часы, горстка украшений, принадлежавших его родной матери, ее дневник и несколько старых фотографий. Он взял одну фотографию и одну картинку и засунул их в карман. Задержался еще ненадолго, чтобы открыть коробочку, отделанную черным бархатом, и достать оттуда кольцо. После этого Габриель покинул квартиру.

Холодный торонтский воздух подействовал на него отрезвляюще. Габриель решительно зашагал в сторону университета, надеясь отыскать у себя в кабинете то, что ему требовалось.

Здание, в котором помещалась кафедра итальянского языка и литературы, было погружено во тьму. Едва Габриель вошел в свой кабинет и включил свет, на него накинулись воспоминания. Ему вспомнилась первая встреча с Джулией в этом кабинете. Тогда он был несказанно груб с нею. Потом он вспомнил, как после того чудовищного семинара Джулия снова оказалась у него в кабинете. Она стояла, прислонившись к двери, и говорила, что не чувствует себя счастливой и не хочет сближаться с Полом. Габриель ладонями потер глаза, будто это могло остановить поток мысленных картин.

В свой изысканный кожаный портфель он положил лишь то, что ему действительно было нужно: несколько папок и несколько книг. Затем он стал рыться на полках и очень быстро нашел скромного вида учебник. Габриель облегченно вздохнул. Он написал пару слов, добавил свои закладки, после чего погасил свет и запер дверь кабинета.

У всех преподавателей и сотрудников кафедры были ключи от помещения, где находился стол миссис Дженкинс и ряды стоек с почтовыми ящиками. Освещая дисплеем айфона, Габриель нашел нужный ему ящик. Он опустил туда учебник и ласково погладил табличку с именем. В других ящиках тоже лежали учебники, так что его книга не привлечет чужого внимания. Здание Габриель покидал с тяжелым сердцем.